С тех пор число ВИЧ-инфицированных молодых мужчин сократилось (отчасти благодаря эффективной пропаганде среди гомосексуалистов), но зато увеличилось количество инфицированных молодых женщин. В 1993 г. молодых белых ВИЧ-инфицированных мужчин было в 2 раза меньше, чем в 1988 г., но зато возросло число заболевших чернокожих молодых женщин: их стало более чем на 60% больше (Rosenberg & Biggar, 1998). Следовательно, необходимо просвещать женщин, представителей национальных меньшинств и гетеросексуалов. Хотя среди гомосексуалистов, может быть, проще найти примеры заболевших, СПИД — такой недуг, который может поразить любого. Болезни, картину которых нетрудно нарисовать себе, пугают больше, чем болезни, о которых обыватель имеет весьма смутное представление (Scherman et al., 1985; Smith & Shaffer, 2000). Это обстоятельство помогает понять причину неэффективности предостерегающих надписей на сигаретных пачках. В них, по выражению Тимоти Брока и Лауры Бреннон, «концентрация юридической лексики вызывает зевоту» (Brock & Brannon, 1991), и они вряд ли способны пробить брешь в визуальном образе, создаваемом рекламами. Если предостережения станут столь же выразительными и красочными, как сами рекламы, — цветные фотографии операций по поводу рака легких, — они одновременно станут и более эффективными с точки зрения изменения установок и намерений. Это особенно касается той рекламы, которая стремится привлечь к убеждающему образу, а не отвлечь от него, как это бывает, если образ сексуально окрашен (Frey & Eagly, 1993). Воистину, когда речь идет об убеждении, относящаяся к существу проблемы выразительная иллюстрация способна заменить тысячу слов. Образная пропаганда нередко эксплуатирует различные страхи. Der Sturmer Штрейхера возбуждала страх перед евреями тысячами безосновательных рассказов про то, что они делают фарш из крыс, насилуют женщин нееврейского происхождения и хитростью лишают людей средств к существованию. Штрейхер, как и практически вся гитлеровская пропаганда, обращался к эмоциям немцев, а не к их разуму. В газете Штрейхера публиковались и четкие, конкретные рекомендации относительно того, как избежать «опасности»: перечислялись все возглавляемые евреями компании, чтобы читатель мог избежать контактов с ними, читателей призывали сообщать имена немцев, посещающих «еврейские» магазины и пользующихся услугами евреев-специалистов, а также составлять списки евреев, проживающих в их микрорайонах (Bytwerk & Brooks, 1980). Это была выразительная, хорошо запоминающаяся пропаганда. Затем, после Холокоста, обнаружили уникальный дневник одной девочки, «всего лишь один дневник, но какой резонанс!» (Scherman, Beike & Ryalls, 1999). О злодеяниях нацистов написаны сотни томов. Однако этот «дневник одной девочки был переведен практически на все языки мира, а количество проданных экземпляров этой книги превышает количество всех проданных исторических трудов о фашистской оккупации вместе взятых. Этот дом [Дом Анны Франк] — самый посещаемый музей Амстердама, города с древнейшей историей и с огромным количеством музеев».
Первые представления о лучшем будущем не в «ином мире», а на Земле, первые утопии возникли во второй половине I тысячелетия до н.э. в Древней Греции и в Китае, где уровень философской мысли был относительно высок, а религия не подавляла ее так сильно, как в Египте, Персии, Индии. Вопреки утверждениям ряда историков, буржуазных и тем более социалистических утопий тогда еще не появлялось. Утопии носили характер либо идеализации родового строя (Лао-цзы, Мо-цзы, Эвгемер, Ямбул), либо «рационализации» рабовладения (Конфуций, Платон), а позднее — феодализма (Шан Ян и др.). Второй этап охватывает эпоху средневековья. Засилье религиозной идеологии в течение почти полутора тысячелетий сделало немыслимым появление значительных утопий. Некоторый подъем наблюдался в XI—XIII вв. только на Ближнем и Среднем Востоке (аль-Фараби, Ибн-Баджа, Ибн-Туфайль, Низами и др.). Однако последовавший затем упадок продолжался здесь до середины XIX — начала XX в. До той же поры почти не прогрессировал утопизм в Китае, Индии и других странах Азии.
Двойной стандарт в отношении к сексу Хотя жесткость двойного стандарта в отношении к сексу в наши дни, кажется, начинает ослабевать, принципиальные различия, касающиеся сексуальных ожиданий в отношении мужчин и женщин, все еще имеют в нашем обществе большую силу (Greaves, 2001). Женщин приучают проявлять осторожность в вопросах секса, чтобы не приобрести репутацию распущенных. В то же время одним из стереотипных показателей сексуального успеха мужчины является «счет» его сексуальных побед (Leitenberg & Henning, 1995; Morehouse, 2001). Мастерс и Джонсон отмечали, что «социокультурные влияния в большинстве случаев ставят женщину в положение, заставляющее ее приспосабливаться, сублимировать, сдерживать и даже извращать свои естественные склонности в сфере сексуального функционирования... И именно здесь лежит основной источник женских сексуальных дисфункций» (1970, р. 218). Однако воздействие двойного стандарта, накладываемого культурными ожиданиями, ощущают на себе не только женщины, но и мужчины. У мужчины нередко формируются представления, что мерилом «мужественности» являются их успехи в завоевании прекрасного пола. «Эротическая продукция изображает мужчин как постоянно жаждущих секса и готовых к нему. А все проблемы мужчин сводятся к мысли о том, как обеспечить себе секс в достаточном количестве. Многие из нас приняли это за правило и в отношении самих себя. Большинство из нас считает, что должны быть всегда готовы к сексуальной реакции, независимо от времени и места, от нашего самочувствия и от наших чувств по отношению к партнеру, а также от любых других факторов» (Zilbergeld, 1978, р. 41). Под влиянием таких ожиданий мужчины привыкли относиться к сексуальным взаимодействиям как к «демонстрации», в которой их первоочередной задачей является «проявить свое мужское начало». Цель этого — подтвердить свою мужскую гендерную роль в любых сексуальных контактах. «Проявить свое мужское начало» прежде всего означает не проявлять никаких «женских» качеств, таких как нежность или восприимчивость. В соответствии с требованиями мужской самостоятельности и доминирования, с точки зрения мужчины представляется невозможным обратиться за помощью к своей партнерше (Kilmartin, 1999; Tiefer, 1999). Подобные ограничения со стороны гендерно-ролевых ожиданий могут порождать чувства неполноценности, разочарования и недовольства у представителей обоего пола (McCarthy, 1998). С другой стороны — интимные отношения, в которых преодолеваются гендерно-ролевые стереотипы и оба партнера могут выступать как в активной, так и в пассивной роли, быть «дикими» и нежными, игривыми и серьезными, — выходят за рамки карикатурных изображений мужчин и женщин и позволяют партнерам проявить все богатство своей индивидуальности (Kasl, 1999; McCarthy, 2001). Гомосексуальным парам не приходится бороться с противоречивыми гендерно-ролевыми ожиданиями при выражении своей сексуальности. Их сексуальный репертуар, как правило, отличается большим разнообразием, чем у гетеросексуальных пар. Отчасти это происходит благодаря отсутствию строгих гендерно-ролевых предписаний, а также стереотипных представлений о том, каким «должен» быть половой акт (Nichols, 2000). Узкое понимание сексуальности
